Неточные совпадения
Пили чай со сливками, с сухарями и, легко переходя с темы на тему, говорили о книгах, театре, общих знакомых. Никонова сообщила: Любаша переведена из больницы
в камеру, ожидает, что ее скоро вышлют. Самгин
заметил: о партийцах, о революционной работе она говорит сдержанно, неохотно.
— У Сомовой. За год перед этим я ее встретил у одной теософки, есть такая глупенькая, тощая и тщеславная бабенка, очень богата и влиятельна
в некоторых кругах. И вот пришлось встретиться
в камере «Крестов», — она подала жалобу на грубое обращение и на отказ
поместить ее
в больницу.
— Совершенно знаю-с; Черносвитов, изобретя свою ногу, первым делом тогда забежал ко мне показать. Но черносвитовская нога изобретена несравненно позже… И к тому же уверяет, что даже покойница жена его,
в продолжение всего их брака, не знала, что у него, у мужа ее, деревянная нога. «Если ты, — говорит, когда я
заметил ему все нелепости, — если ты
в двенадцатом году был у Наполеона
в камер-пажах, то и мне позволь похоронить ногу на Ваганьковском».
На другой день он совсем оправился, и его взяли из больницы и
поместили уже не
в отдельную, а
в общую
камеру.
В Суздальской тюрьме содержалось четырнадцать духовных лиц, всё преимущественно за отступление от православия; туда же был прислан и Исидор. Отец Михаил принял Исидора по бумаге и, не разговаривая с ним, велел
поместить его
в отдельной
камере, как важного преступника. На третьей неделе пребывания Исидора
в тюрьме отец Михаил обходил содержащихся. Войдя к Исидору, он спросил: не нужно ли чего?
Аггей Никитич, конечно, всех этих мелочей не
замечал; одно только показалось ему странным, что когда он начал танцевать вальс с пани Вибель, то она не подделывалась под его манеру, а танцевала по-своему,
в два приема, так что им едва возможно было протанцевать один тур; но с камер-юнкером, пригласившим после того пани Вибель и умевшим, конечно, танцевать вальс
в два приема, она носилась по зале, как бабочка.
— Не могла же я, как ты, вышвырнуть
в окно камер-юнкера; к тому же окно и закрыто было, —
заметила насмешливо пани Вибель.
— А
заметили ли вы, — острил расходившийся камер-юнкер, — как господин Зверев танцевал с вами вальс? Он все старался толочься на одном месте и все вас
в грудь животом толкал.
Пани Вибель тоже немало была поражена нарядом камер-юнкера, так что всю обедню не спускала с него глаз, хотя, собственно, лица его не видела и
замечала только, что он то выкинет из глаза движением щеки стеклышко, то опять вставит его рукою
в глаз.
— Неужели было так трудно разгадать его? Хорош сфинкс! Сфинкс — камер-юнкер! Я ни
в чем вас не упрекаю, храни бог, — продолжал я, чувствуя, что я грубоват, что у меня нет светскости и той деликатности, которая так нужна, когда имеешь дело с чужою душой; раньше, до знакомства с ней, я не
замечал в себе этого недостатка. — Но как вы могли не угадать? — повторял я, но уже тише и неувереннее.
— Да, и
заметьте, с моего согласия сделал — вот что чудно!.. Помню до сих пор, какой хаос носил я тогда
в голове: просто все кружилось и переставлялось, как
в камер-обскуре: белое казалось черным, черное — белым, ложь — истиной, фантазия — долгом… Э! даже и теперь совестно вспоминать об этом! Рудин — тот не унывал… куда! носится, бывало, среди всякого рода недоразумений и путаницы, как ласточка над прудом.
Персиков хотел выразить иронию и презрение, но пришелец их не
заметил, внимательно блестящими глазками всматриваясь
в камеру.
В один из этих моих рейсов, от ворот до стены швальни, я
заметил, что
в последнем окне мелькнуло лицо. Каторжник с обритой наполовину головой делал мне какие-то жесты. Я удивленно остановился, но он тотчас же скрылся за стеной
камеры. Я понял: мне не следовало останавливаться, так как сторож или солдат могли
заметить это, и потому я прошел мимо тем же размеренным шагом.
Это был «коридор подследственного отделения», куда нас
поместили за отсутствием помещения для пересыльных. По той же причине, то есть за отсутствием особого помещения,
в этом коридоре содержались трое умалишенных. Наша
камера, без надписи, находилась между
камерами двух умалишенных, только справа от одной из них отделялась лестницей, над которой висела доска: «Вход
в малый верх».
— Отчего у Яшки
в камере так темно и холодно? — спросил я,
заметив, что
в его
камере темно, как
в могиле, и из его двери дует, точно со двора.
Она снова зарыдала. Наконец, подняв голову, она обвела глазами
камеру и
в первый раз
заметила в переднем углу ее деревянное распятие. Она долго, пристально глядела на него, затем встала и опустилась перед ним на колени, но… молиться она не могла.
Она вскочила с кровати и быстро зашагала взад и вперед по своей
камере. Мысли ее приняли другое направление. Она уже больше не думала ни о Гиршфельде, ни о своей
мести. Она вся углубилась
в анализ своего собственного я.
— Могу вас уверить. Приятель мой Венцеслав Балдевич… Вы не подумайте между прочим, что я поляк: я пензенский помещик. Так вот этот самый Венцеслав Балдевич камер-юнкерскую карьеру свою этим устроил. До такого дошел совершенства
в игре подушкой, что как раз все кидал ее некоторой особе и заставлял ее наклоняться. А позади этой особы стоит часто другая особа и смотрит вниз…
В третьем салоне
поместит старушка сынов Марса.
В четвертом для пикантной беседы с дамами выберет...
Как раз
в это время, блуждая рассеянным взглядом по
камере, я вдруг
заметил, что часть платья художника, висевшего на стене, неестественно раздвинута и один конец искусно прихвачен спинкою кровати. Сделав вид, что я устал и просто хочу пройти по
камере, я пошатнулся как бы от старческой дрожи
в ногах и отдернул одежду: вся стена за ней была испещрена рисунками.
Что возмутило этих глупцов, чем оскорбил я их пустую голову? Когда я им лгал — они целовали мне руки; когда же во всей строгости и чистоте я восстановил святую правду моей жизни, они разразились проклятиями, они заклеймили меня презрением, забросали грязью. Их возмутило, что я
смею жить один и не прошу для себя местечка
в общей
камере для мошенников. Как трудно быть правдивым
в этом мире!
— Если я вам скажу, сударыня, что святое Евангелие составляет уже давно мою настольную книгу, что нет дня
в моей жизни, когда я не развернул бы этой великой книги, черпая
в ней силу и мужество для прохождения моего нелегкого пути, — вы поймете, что ваш щедрый дар не мог попасть
в более подходящие руки. Отныне, благодаря вам, печальное иногда уединение моей
камеры исчезает: я не один. Благословляю тебя, дочь
мол.
Когда его
в Петропавловской крепости
поместили в маленькую, с темным стеклом
в высоком окне, сырую
камеру, он понял, что это не на месяцы, а на годы, — и на него нашел ужас.